Больной И., 1940 год рождения (23 лет). Поступил в больницу им. П. П. Кащенко 16/Х 1963 г., выписан 25/II 1964 г.
Анамнез со слов больного, его жены и его отца:
Отец - 63 лет, самоуверенный, решительный человек. В семье эгоистичен, молчалив, «любит поучать». В беседе обнаруживает ригидность, обстоятельность. Мать умерла через месяц после родов при явлениях сердечной недостаточности в возрасте 32 лет. По характеру была общительная, уравновешенная. После родов, протекавших тяжело, с наложением щипцов, в течение 3 дней перенесла психотическое состояние, была подозрительна, обвиняла в измене, требовала показать ей паспорт мужа. Затем это состояние полностью прошло.
Больной родился в срок, в «асфиксии». В течение месяца наблюдался в роддоме, а затем отец поместил его в Институт развития ребенка, где больной пробыл несколько месяцев, а потом был взят на воспитание бабушкой со стороны матери. В детские годы болел корью, дизентерией, осложнений не было. В 6 лет переехал жить к отцу. В течение 2 лет жил с мачехой, затем, после новой женитьбы отца, перешел жить к бабушке со стороны отца, жил с нею до последнего времени. По характеру в дошкольные годы отличался жизнерадостностью, имел много товарищей, «ничем не отличался от сверстников». С удовольствием посещал детский сад. Дома был послушен, ласков. Всегда выделялся маленьким ростом, но в то время внимание на это не обращал.
С 8 лет начал учиться в школе. Учился легко, особенной прилежностью не отличался; вплоть до 4 класса получал похвальные грамоты. Дружил со всеми одноклассниками, любил бывать вместе с ними. Было двое близких друзей. Отличался исполнительностью, аккуратностью. Много читал, с 1 класса увлекался шахматами.
Отец навещал его 1-2 раза в неделю, он был ему очень рад, обижался, если отец по какой-то причине пропускал свой визит.
В 5 классе был переведен в другую школу, где изучали английский язык, так как отец не хотел, чтобы он учил преподаваемый в старой школе испанский язык. С этого времени (12 лет) стали намечаться перемены в поведении. Был недоволен переводом, было жалко старых товарищей. В новой школе стал чувствовать себя неловко, не мог поближе сойтись с ребятами, появилась несвойственная ему ранее стеснительность, застенчивость, которые мешали ему быть вместе с товарищами. Если раньше все выходило само собою, то теперь появились неуверенность в поступках, нерешительность. Стал сторониться одноклассников. «Из школы ребята обычно шли в одну сторону, а он в другую». Завидовал ребятам, что они играют в различные игры, а он научиться у них не мог, так как стеснялся.
Стал больше бывать один, появилась «какая-то лень». Трудно усваивал школьный материал, при приготовлении уроков внимание рассеивалось, не мог сосредоточиться. Хотелось все бросить и почитать интересную книгу, побродить по городу. Один часами ходил по улицам, смотрел на людей, на дома. Такая «любознательность» ему нравилась. Понимал, что нужно делать уроки, но было трудно решиться и заставить себя сесть за них, каждый раз откладывал их приготовление. Из-за этого появилось недовольство собою (12-13 лет), стал раздумывать, почему он не такой, как все, почему он не может играть в различные игры, как другие ребята, отчего у него нет друзей. Было обидно и жалко себя, иногда даже плакал от обиды, но никаких попыток к сближению с товарищами не предпринимал.
Появилась раздражительность, не любил, когда бабушка много разговаривала, грубил ей, просил, чтобы его оставили в покое, так как ему все больше и больше хотелось побыть одному и «подумать».
Такое состояние пытался объяснить своим слабым физическим развитием (был маленького роста, физически слабый).
Все больше и больше робел в присутствии людей, поэтому старался всегда отойти в сторону, чтобы быть незаметным. Ребята сначала пытались втянуть его в свои дела, игры, а затем «махнули рукой». Если ребята начинали дружески подшучивать над ним, то обижался на них и отдалялся еще больше.
Такие изменения в его поведении становились все более и более выраженными, все время чувствовал себя не таким, как все, но «особенно не боролся», довольствовался тем, что есть. Про него говорили родные, что он «ни рыба, ни мясо».
Стал анализировать свое состояние и поведение (особенно с 14 лет), хотел каждый раз найти причину, почему он отличается от остальных ребят, ругал себя за свою нерешительность. Отец заметил перемену в больном в 15 лет. По его словам, он стал более сдержан, молчалив, почти всегда был мрачен, редко смеялся, почти не улыбался, как прежде. Появилась какая-то боязнь людей: не мог свободно выйти на кухню, если там были соседи, не мог как раньше что-либо сделать в коридоре, если был не один. Стеснялся, опасался, что сделает что-то не так. Никак несоглашался учиться кататься на коньках, несмотря на то, что отец купил ему коньки. Говорил, что он не умеет, ему неудобно, что все будут смеяться над ним. Отец пытался сам ходить с ним на каток, но после первого же раза больной наотрез отказался продолжать эти занятия, несмотря на уговоры отца. Говорил, что все равно не научится, что он не способен к этому, что ему трудно быть на людях.
Успеваемость в школе несколько снизил, появилось много четверок, тогда как раньше были одни пятерки.
Постепенно растерял всех своих приятелей. Стал увлекаться музыкой, накупил пластинок и в одиночестве слушал проигрыватель или приемник. Наизусть выучил многие оперы и оперетты, но в театр не ходил, «тяготила необходимость быть на людях». Имел лишь одного знакомого, который не нравился отцу «своей расхлябанностью», но на замечания отца по этому поводу грубил, говорил, что «это не его дело». Вообще с отцом стал сдержан, равнодушно относился к его приходу, иногда, даже не поздоровавшись, продолжал читать книгу, неохотно разговаривал с ним.
С 16 лет начал вести дневник, где «записывал всю свою нерешительность». Ругал себя за свою неловкость, застенчивость, неуверенность, ставил задачу исправиться, намечал план этого, но ничего не предпринимал для его выполнения. Свой дневник никому не показывал, часто рвал его, опасаясь, что кто-нибудь прочтет его, но затем заводил вновь, чтобы «излить душу».
Испытывал недовольство не только собою, но и окружающими, стало казаться, что преподаватели несправедливо ставят ему заниженные оценки, придираются к нему, возможно, потому, что своею стесненностью и застенчивостью он доставляет им много хлопот. А иногда они будто специально задавали ему «каверзные вопросы», чтобы усилить его смущение.
Особенно это касалось преподавателя физики, который таким способом «издевался» над ним.
Учиться продолжал на «4» и «5», но при ответах, особенно в старших классах, очень волновался, испытывал мучительное чувство смущения, когда стоял у доски, нерешительность, поэтому «все забывал», терялся при ответах, отвечал неуверенно. Сидя на уроке «нервничал», боялся, что его спросят, не следил за ходом объяснения учителя, опасаясь, что он будет перед всем классом плохо отвечать и выглядеть «неприглядно». Раза два из-за этого совершенно не мог отвечать урок, получил двойки, в результате его вынуждены были спрашивать после уроков, чтобы он меньше смущался.
Примерно с этого же возраста (16 лет) появились колебания настроения. Обычно после какой-либо неудачи бывал подавлен, еще больше ругал себя за свою нерешительность, был недоволен собою. Тоски не испытывал, суточных колебаний настроения не было. Такое настроение обычно держалось 1-3 дня, пока помнил неудачу. Иногда настроение менялось в течение суток. Если случалось что-то хорошее, то появлялась некоторая надежда, что его состояние изменится к лучшему и он будет походить на всех остальных людей. Но робость на людях оставалась.
С годами становился все более робок с родственниками. Когда они приходили к ним сидел в стороне, не двигаясь с места, боясь обратить на себя внимание. Если его о чем-либо спрашивали, то испытывал неловкость, скованность, хотя старался скрыть их.
Утешение находил лишь в чтении книг, просмотре кинофильмов. «Грезил», представляя себя на месте их героев, каждый раз отводил себе «героическую роль». В грезах «уходил от действительности»; никому об этом не рассказывал. 10 классов окончил с четверками. По совету отца на следующий же день подал заявление в инженерно-строительный институт. Сам ни к какому вузу симпатий не имел, просто «знал, что нужно учиться». Все лето занимался с репетитором, в институт поступил, был доволен.
В институте с самого начала занятий (18 лет) стало еще труднее общаться с людьми, там нужно было проявлять самостоятельность и инициативу, что для него было совершенно невозможно. С товарищами не сошелся, не мог наладить с ними контакт, был все время один. На их дружеские замечания отвечал грубостью, старался этим скрыть свою застенчивость. Дома был раздражителен, не мог выносить «нравоучений» бабушки, однажды даже ударил ее.
Учиться стал хуже. Долго сидел за приготовлением заданий, а получал, в лучшем случае, «3», стал говорить, что учиться ему неинтересно, что в институт он пошел, уступив настояниям отца.
В конце I курса подружился с сокурсницей, к которой привык и проводил с ней все свободное время. По ее словам, во время подготовки к занятиям, больной проявил сообразительность, но когда начинал отвечать преподавателю, то, как будто все забывал, отвечал тихо, робко, неуверенно. Собою был всегда недоволен, из-за этого ходил мрачный, невеселый.
Стоило больших трудов убедить его пойти сдавать зачеты, но когда он доходил до двери кабинета, брался уже за дверную ручку, то вдруг поворачивал обратно, не мог решиться войти, начинал опасаться, что опять будет неловок, «непригляден».
Застенчивость усиливалась, из-за этого не ходил сдавать зачеты, «нахватал задолженностей», а затем никак не мог решиться пойти и спросить, когда ему можно ликвидировать их. Боялся, что не может взять себя в руки, будет теряться, краснеть, смущаться, неприглядно выглядеть перед секретарем директора.
Настроение было подавленным, уходил из дома и бродил по улицам, ходил один в кино, однажды один и тот же кинофильм просмотрел 13 раз подряд. «Хвосты» ходил сдавать лишь после того, как вывешивали списки задолжников с указанием срока сдачи зачетов, что избавляло его от необходимости все узнавать самому. Получал в основном «3», но был доволен и этим, радовался, что кончились его мучения.
Заниматься становилось все труднее, особенно к лету 1962 г. (22 года). Не мог сосредоточиться, отвлекался в мыслях на самые различные темы, без конца думал о чем-то «думал-думал, а затем возвращался к тому же». И опять начиналось все снова. В основном же все его раздумья касались его нерешительности, невозможности быть таким как все, взвешивал каждый шаг, анализировал. Иногда эти раздумья тяготили его и лезли в голову против воли.
В период, когда был особенно задавлен хвостами, думал даже о том, что нужно бросить институт и одновременно нереально мечтал о том, что он кончит медицинский институт. В мечтах видел себя уже врачом, думал о том, как он в белом халате совершает обход, делает все умело, правильно, все им довольны, оказывают ему почести и т. д. А в жизни было «все наоборот». На III курсе увлекался произведениями Ж. Руссо, прочел его «Исповедь», где нашел много общего с собою. Продолжал вести дневник, где по-прежнему анализировал каждый свой шаг, намечал пути к «коренному исправлению», на следующий день ругал себя за то, что ничего не выполнял, вновь намечал планы и вновь и вновь не выполнял их и так без конца.
В мае 1962 г. был отчислен с IV курса института, ибо было много задолженностей. Декан сказал, что у него «лопнуло терпение». Настроение упало, было «тяжело на душе», поссорился со своей подругой. Ничего не делал, целыми днями бродил в одиночестве по городу. Часто бывал голодным, так как не было денег, а спросить у отца не мог - мешала нерешительность. Суточных колебаний настроения не отмечалось.
Летом по ходатайству отца был принят на работу в проектный институт на должность техника. Работа была несложная. Знал, что на него там смотрели «спустя рукава», так как директор был другом отца. Целыми днями на работе проявлял свои фотографии. Чувствовал себя спокойно, так как никто от него ничего не требовал. В конце 1962 г. получил повестку из военкомата, в связи с чем отец стал добиваться восстановления больного в институте, чтобы его не взяли в армию. В феврале 1963 г. был восстановлен, но заниматься не смог; застенчивость усилилась. Объяснял это тем, что не мог включиться в учебу в другой группе, не мог войти в контакт с новыми ребятами. Пугало то, что нужно досдавать новые предметы, пересдать полученные ранее тройки, как было условлено при восстановлении. Вскоре вообще перестал ходить в институт, несмотря на то, что по просьбе отца ему пошли навстречу и зачли некоторые предметы, продлили срок сдачи других предметов. Сначала обманывал отца, говорил, что не застает преподавателей в институте, а затем прямо заявил, что не может ходить в институт. Сидел все время дома, ничего не делал, слушал в одиночестве музыку. Все время был «злой, раздражительный, выводили из себя шумное поведение и разговоры отца».
В марте 1963 г. в связи с субфебрильной температурой (37,1-37,3), сопровождавшейся головными болями и потливостью, наблюдался у терапевта. Предполагали струму I степени, но у эндокринолога диагноз не подтвердился. Тогда направили его на консультацию к невропатологу, а затем к психиатру. Амбулаторно принимал микстуру, таблетки глюкозы с витамином «С», физиопроцедуры. Субфебрилитет и головные боли обошлись, а в остальном улучшения не было. Консультантом-психиатром было рекомендовано стационарное лечение, однако долго откладывал это, надеясь, что сам справится со своим состоянием.
Летом 1963 г. помирился со своей подругой и неожиданно женился на ней. Жил с женой дружно. Все лето отдыхал, однако чувствовал себя все хуже и хуже: усилилась застенчивость и раздражительность, ни с кем не мог общаться, говорил, что его понимает только жена, говорил, что ему трудно приспособиться к жизни.
Осенью, в связи с просьбами отца, несмотря на задолженности, был переведен на V курс. Согласно программе проходил практику на стройке. Там испытывал неуверенность, нерешительность, не знал, за что ему взяться. После шутливого вопроса одного из рабочих, спросившего, в каком классе он учится, расстроился, стал думать, что у него невзрачный вид, невнушительная внешность, поэтому его и за взрослого не принимают. В течение 10 дней все время ходил вслед за прорабом, не зная, чем ему заняться и как. А когда прораб ушел однажды на совещание, то, оставшись один, не мог решить, что ему теперь делать. Ушел с работы один, в последующие дни не выходил на работу, так как не знал, как ему объяснить прогулы, которые накапливались все больше и больше, все время оттягивал объяснения с начальником, испытывал нерешительность, тяготился этим. Ежедневно уходил из дома, бродил по улицам, раздумывал, как ему решиться рассказать жене о своих прогулах. Когда обман был раскрыт, то заявил жене, что он болен, что у него «не в порядке нервы» и ему нужно лечиться. Согласился лечь в больницу.
Перед стационированием долго не мог решиться пойти на место практики за документами. После долгих уговоров жены пошел туда вместе с нею, но, дойдя до двери, повернул обратно, «опять проявил нерешительность», не знал, как объяснить, свой невыход на работу и, опасаясь, что опять будет выглядеть при этом смешно и неприглядно.
В таком состоянии 16/Х 1963 г. поступил в психиатрическую больницу
им. П. П. Кащенко.