При поступлении несколько растеряна, говорит тихим голосом. Не знает числа, дня, однако, последовательно сообщает краткие анамнестические сведения. Вспоминает, что в роддоме неправильно оценивала поведение и высказывания окружающих. Свою тревогу объясняет тем, что слышала со стороны много замечаний в свой адрес: понимает, что ей надо еще полечиться.
На следующую ночь стала беспокойной, тревожной. В постели не лежит, вскакивает, стучит кулаком в дверь, требует, чтобы ей дали бумагу и карандаш для предсмертного письма. Считает, что в роддоме ей проткнули мочевой пузырь и моча смешалась с кровью, от этого она должна умереть. За дверью слышит голоса, которые говорят ей о смерти родных. Временами она слышит крик умирающих родных, громко плачет, требует, чтобы по телефону вызвали родственников, иначе они не застанут ее в живых. Следующую неделю остается тоже тревожной и растерянной. То подолгу лежит в постели в неудобной позе, то встает и бродит по палате раздетая, или стоит рядом с кроватью в застывшей позе. Иногда вдруг внезапно вскрикивает. Неопрятна в постели, плюет прямо на одеяло, оправдываясь тем, что у нее неприятный вкус во рту. Сама не ест, с трудом кормится персоналом. С врачом беседует очень неохотно, все время отворачивается. Говорит медленно, на вопросы отвечает не всегда и только после повторных вопросов. Знает, с кем разговаривает и где находится. По-прежнему утверждает, что в роддоме ей проткнули мочевой пузырь и моча все время перемешивается с кровью, чувствует, как «в затылок приливает моча». Внизу живота у нее какие-то неприятные ощущения, которые она затрудняется описать. Внутри у нее все изменилось. Повторяет, что она ничтожество, урод, у нее нет ни одной извилины в мозгу, из-за нее гибнут родственники и все близкие, а она остается ко всему безразличной. Говорит, что про нее пишут в газетах. «Я не хочу, чтобы меня расстреляли», «матку зашили в бутылку», «вся земля горит, меня будут судить, но я не преступница». Ни с кем не разговаривает, все время стонет. Иногда долго и беззвучно плачет. Ночью совсем не спит, кричит, что она умирает. В эти же дни состояние вдруг меняется: увидев врача, вдруг с патетикой восклицает, что она рада видеть врача, все кругом так прекрасно, все люди тоже очень красивы, она рада жить на благо людей. Произносит это, простирая руки к небу. Через несколько минут становится тревожной, смотрит в одну точку широко открытыми глазами, кричит с ужасом, что ей страшно и начинает плакать.
Через 10 дней стала вставать с постели, почти все время медленно бродит по палате. Растеряна. Временами очень неопрятна, волосы не причесаны. На лице страдальческое выражение, часто бывают гримасы плача без слез. В шуме отделения постоянно слышит голоса, которые осуждают ее, говорят, что она проститутка и воровка, за что она будет осуждена, будет мучиться. Думает, что ее перепутали с женщиной, которая этим занималась и поэтому отняли у нее родных и ребенка. Во время беседы замолкает, прислушивается к разговору, который доносится из-за двери. Не знает точно, где находится, в какой больнице. Обстановка без конца меняется и люди тоже меняются. Ей «навязывают» неприятные воспоминания. Мысли ее известны окружающим, которые повторяют их в искаженном виде. Без конца твердит, что ее родственники погибли, или что они от нее откажутся, так как она стала безработной. Как бы оправдываясь, восклицает, что она на самом деле хорошая и любит все прекрасное. Хочет жить на благо людей, ничего плохого им не желает.
Спустя 2 недели стала несколько спокойнее, спит по ночам. Во время беседы внимательно следит глазами за окружающими больными. Полностью ориентирована, врача называет по имени и отчеству. Многое рассказывает сама, без дополнительных вопросов. Настроение мрачное, говорит, что недостойна своей страны. Не может понять, что с ней происходит. То считает себя честной, то нечестной. Все вокруг делается специально, чтобы «очистить» ее или «очернить». С недоумением произносит, что она не такой великий человек, чтобы из-за нее устраивать представление. Ее окружают или артисты, или настоящие люди. Одни лечатся, другие находятся специально, чтобы создавать особую обстановку. Это учреждение, где проверяют человека - преступник или нет. Ее проверяют, для этого поют хулиганские песни и определяют, как она к ним относится. Врачу не всегда доверяет, то называет настоящим человеком, то относится с подозрением. В беседе внимательно разглядывает врача, не отпускает от себя после окончания беседы.
Спустя месяц настроение у больной большей частью пониженное и она винит себя в разных поступках, но временами настроение становится приподнятым, верит, что она может помочь людям всего мира. В этот момент «всех любит». По-прежнему тревожится за родных. Ориентирована во времени бывает не всегда, часто не может назвать числа. Окружающая обстановка по-прежнему кажется странной, говорит, что это тюрьма. Окружающие - это «противоположность хорошим людям». На вопрос- «Кто врач?» отвечает: «Я не хочу вас оскорблять». Окружающие нецензурными выражениями дают ей понять, кто она такая. Однако, она сама за собой вины не чувствует. В беседе всегда насторожена, интересуется, зачем врачу нужны те или иные сведения.
8 мая - спустя 50 дней после поступления - больная внезапно (точно указывает время: 16 часов) поняла, что все, что с ней было, ей казалось, это были фантазии, содержание которых неоднократно за это время менялось, также менялись и представления об окружающем. Поняла, что была больна, что ей нужно лечиться, чтобы совсем поправиться. Охотно дает о себе сведения, говорит, что все хорошо помнит. Рассказывает часто сама, без дополнительных вопросов. Настроение ровное. С критикой относится к перенесенному заболеванию. Днем себя чувствует совсем хорошо, а ночью повторяются сны с теми же эпизодами, которые были в остром состоянии.
Об остром периоде болезни рассказала следующее: при поступлении в отделение плохо спала. Был внутренний протест против помещения в больницу. На вторую ночь услышала голоса родных, подумала, что они к ней пришли, а их не пускают. Стала стучать в дверь. Слышала, что врач рассказывала родным, что с ней в роддоме поступили неправильно - проткнули мочевой пузырь. Слышала голоса, видимо, в скрипе лифта: родные просили разрешить им проститься с больной. Была возбуждена, возмущена, что их не пускают. Просила дать ей карандаш, чтобы написать предсмертное письмо. Так как карандаша не давали, считала это «насилием». В то же время появилась мысль, что родные уже умерли. Когда переводили из одного отделения в другое, решила, что ее ведут «на муки». В том отделении, где она была, остался ее двойник с программным управлением внутри. Все окружающие думали, что это она. В окно видела другой корпус и решила, что двойник как раз там. Все родственники и знакомые ходят туда навещать двойника, а к ней не заходят. Считала, что против нее действуют люди из числа окружающих, ее наказывают. Вначале винила себя за то, что обманула врача в исчислении декретного отпуска, потом чувство вины прошло, но окружающие продолжали осуждать ее.
На всем протяжении острого периода знала год и месяц, но не могла назвать число. Узнавала врача, но считала, что он играет разные роли. Обстановка казалась очень странной. Вначале казалось, что «посадили в сумасшедший дом» за какой-то политический анекдот, который она как будто рассказала своей соседке по роддому. Ее окружили за это глупыми людьми, которые или от природы были глупыми, или их сделали такими «при помощи таблеток». Кроме того, замечала, что ее окружают «оживленные с помощью плазменной энергии люди. Им вставили внутри машинки с программным управлением, всем этим управляют врачи». Одновременно казалось, что больница - это концентрационный лагерь, который находится где-то около Ленинграда, так как были «белые ночи». В лагере все врачи были фашистами, лечащий врач - главным фашистом, а сестры «практикантки - неофашистки». Одного врача считала сыном знакомого. Муж был артистом, загримированным под мужа.
В отделении из-за нее все время шла борьба. Ее друзья подавали ей различные знаки как-нибудь помочь. Это были московские друзья. Одного из врачей считала посланником друзей, который был загримирован под фашиста. Когда за окном скрипел подъемный кран, казалось, что это цикады напоминали ей о друзьях на юге. «Подаваемые ей знаки оценивала прямо противоположно, в зависимости от настроения. Увидела где-то буквы П. К. - считала, что это или «партийный контроль» или «каста паразитов». Символов кругом было очень много. Намеки были и в книгах. Ей давали книгу и говорили - «читай здесь». Это означало, что друзья близко и борются за нее. Текст книги Флобера (письма), который она в это время пыталась читать, менялся на глазах и это были письма друзей из разных концов мира. Фашисты мстили ей за то, что ее дед был когда-то первым колхозником в деревне. Ее мысли узнавали и записывали и тем самым узнавали мысли и привычки ее друзей, чтобы «мучить их интеллектуально». Ее тоже мучили интеллектуально тем, что окружали глупыми людьми и одновременно давали читать стихи и пускали к ней родственников. Одну посетительницу замаскировали одновременно под сестру и под Сикстинскую мадонну: «оживили» один неприятный портрет из Третьяковки (одна из больных). Видела здесь и свою подругу, которую таблетками сделали глупой. Считала, что фашисты помощью машин завладели всеми людьми и казнят всех 1 мая и 9 мая, а в Ярилин день погибнут все люди искусства.
Больная чувствовала себя то преступницей, то патриоткой. Хотела перекусить себе вены на руке, чтобы не попасть живой в руки к фашистам. Не хотела, чтобы узнавали ее мысли, а потом мучили друзей. В это время думала, что она в гестапо. С целью поиздеваться над ней ее выслушивали с помощью лекарств. Ее тело делали дряблым, как у старухи. Голова вытягивалась вперед, как у Нефертити. Потому таблетки старалась не принимать. Затем поняла, что прятать таблетки бесполезно, так как с помощью машин врачи все равно все узнают. Голосов не слышала, запахов было много - запахи мучили, вызывали воспоминания из жизни. Как-то котлета показалась сделанной из человеческого мяса, из мяса друга, потому что больная, сидевшая рядом, сказала - «елки-палки» - так говорил ее друг. Окружающая природа казалась прекрасной, так как фашисты сделали для себя микроклимат, срубили сосны в Пицунде и приготовили элексир, от этого элексира становится легче дышать. Как-то подумалось, что началась война с фашистами, но они не успели еще ничего разрушить. Считала, что она одна из жертв фашизма, а остальные жертвы томятся где-то изолированно друг от друга. За них фашисты получают выкуп в виде золота.
Очень небольшой период времени казалось, что она - переселенка на Марс, чтобы разлучить ее с ближними. Это случилось потому, что откололся кусок Земли и все перенеслись на Марс, не заметив этого. Люди были земные и был создан особый климат, не отличающийся от земного. Были мысли, что церковники превратят библию в действительность с помощью машин и много людей погибнет в потопе. Время шло очень быстро. Настроение было плохое, с тревогой и ужасами - все время ждала какой-то развязки. В голове было много мыслей. Воспоминания были мысленные, образов почти не было. Думала, что один ее знакомый погиб в Тереке, а его брата загипнотизировали, и он упал в скважину и погиб, а врач отделения украла у него глаза. Считала, что при помощи таблеток ей меняют мысли.
В конце острого периода опять казалось, что сидит в тюрьме за анекдот, что ее будут судить за убийство ребенка и обязательно осудят, так как суд будет без нее.
После выхода из острого состояния остается подавленное настроение, но не весь день. Хуже себя чувствует как будто к вечеру. Мысли текут ровно, двигательная заторможенность отсутствует. С больными общается мало, ни с кем из них не подружилась, молчалива, мало заметна в отделении. Предпочитает одиночество. Работает на трудовой терапии: выполняет все назначения. Не требует выписки, слушает советы врача. Читает книги, смотрит телевизор. Отмечает, что после болезни стала спокойнее и рассудительнее. Почувствовала большую любовь и признательность к матери. О ребенке говорит мало.